сегодня передо мной в вагон метро заходила узкая девушка - настолько, что уже не худая, а половинная. Потом оказалась напротив, и там занимала, действительно, 1/2 места, втиснувшись седьмой, как герой Платонова (который, впрочем, был шестым вроде). Но это была уже болезнь, будто на тело девушки не хватило материала, и смотреть из-за этого оказалось неинтересно и стыдно. Рядом ее подруга, со смазанным лицом, оплывшим вниз, из-за чего глаза приобретали виновато-любопытный вид, как у сенбернара, с изумлением поворачивала голову к заливисто хохочущей чему-то неясному здоровой парочке, поджимающей узкую (и невозмутимую). С другой стороны старуха, в крепкой дубленке и пуховой шапке, читала древний мшистый молитвенник. Подумал, что безумие нынешней жизни отражено в этом случайном сочетании, и пожалел, что нет с собой фотоаппарата - с другой стороны, как снимать, неловко. Профессионал, впрочем, переступает через это, представил себе профессионала, и этот троякий стыд, стыд снимаемых, преодоленный стыд снимающего и стыд видящих это наслоение бесстыдства на стыд, как льдины на берег. Но, подумал - в чем стыдливость снимаемого человека? это не просто что "вот застигли врасплох черненьким". Две эти больные девушки, едучи в поезде, это просто девушки, у них предполагаются имена, прошлое, цель поездки и пр. - но если их сфотографировать, вычленить из потока - то они перестают быть собой, становятся дебильными девушками, символами деградации, какими-то смыслами, и перестают тем самым быть собой, а становятся кем-то другим, не собой, а своей функцией. Сочетание дебильной девушки и пожилой женщины с молитвенником опять дает смысл, опять усеченный по отношению к предполагаемой "реальности" - которая тоже редукция и усечение, конечно, поскольку мы тоже ее своим пониманием обкарнываем - но эта реальность хотя бы дышит, поскольку основана на нашем знании того, что она вечно готова оказаться иной, не равной нашей о ней гипотезе - и поэтому мы седлаем мир с учетом будущего вздымания его грудной клетки (хотя тут метафора подводит, судя по улыбке жокея-англичанина перед роковой сценой). Словом, люди сторонятся фотографа не потому, что боятся быть пришпиленными, и не потому, что боятся подводки под монастырь, а потому что чуют, что их сейчас переврут, и ничего не докажешь
